Раз в час-полтора Сиди спрашивает нас с Ваней, как мы себя чувствуем. Ответив в очередной раз "Great!", мы спросили Сиди, как выразить самые сильные эмоции счастья на суахили. Эквивалентом должно было стать русское «охренительно». Как выяснилось, на суахили это звучит как "Babqubua". Мы поверили Сиди на слово и каждый раз в ответ на вопрос о том, как у нас дела, кричали "Babqubua!" — хочется надеяться, что это слово все же не обозначало что-нибудь, о чем не принято громко выражаться вслух.
Тем временем до Lava Tower остается несколько сот метров. Перед нами возвышается огромная каменная глыба (на самом деле - параллелепипед, но с этого ракурса массив напоминает отдельно стоящую скалу). Мы делаем получасовой привал: как и в предыдущие дни еда во время каждого стоянки кажется потрясающе вкусной, хотя мы перекусываем обычными сэндвичами, запивая их самым обычным пакетированным соком. Поев и немного отдохнув, продолжаем путь.
Вокруг нас столь необычные пейзажи, что вопрос «на какой мы планете?» не кажется идиотским. Вот, например, перед тобой Марс: по крайней мере — единственное отличие от снимков c марсохода Curiosity в том, что над этим пейзажем ты видишь голубое небо, а не грязно-желтую завесу. Вот гаргантюанских размеров скалы, уходящие ввысь — видел ли ты когда-нибудь такое раньше, так близко? Никогда. А растения, которых не встретить нигде, кроме склонов Килиманджаро? Точь-в-точь часть декораций очередного фантастического фильма или компьютерной игры про инопланетные миры.
Наконец, долгий переход в очередной лагерь — Barranco —заканчивается. После семи часов ходьбы мы с Ваней пьем воду у палатки и смотрим на то, как закатное солнце освещает вершину горы. Передать красоту вида можно только двумя способами: приехать туда и увидеть все самому или выругаться трехэтажным матом. Фотографии и долгие рассказы с изобразительно-выразительными средствами не передают и половины красоты тех мест. Помимо удивительных красок, текстур и закатного света, мы в который раз поражаемся размерам Килиманджаро: когда смотришь на вершину из Barranco возникает ощущение, что стоишь где-то на равнине перед высокой горой. Однако, стоит оглядеться, как ты понимаешь, что за твоей спиной — долгий спуск вниз и где-то, где вдали, где не видно его конца, начинается слой облаков, а это значит, что склоны горы простираются еще дальше. Слева и справа от нас — скалы, и если кинуть беглый взгляд на бескрайние облака, то появляется ощущение, что смотришь на море. Но стоит приглядеться, как ты видишь, что это не волны, а те самые облака, которые почти каждый день беззвучно проплывают над тобой где-то там далеко — в твоей обычной жизни.
Перед сном Сиди заходит к нам в палатку: мы втроем пьем чай и обсуждаем планы на завтра. День начнется с подъема на Barranco Wall — огромную скалу к востоку от нас. У этой же скалы есть жаргонное название The Great Breakfast Wall — подразумевается, что вся энергия, полученная с завтраком, уйдет на покорение этой махины. Долгим переходом нас, казалось бы, уже не запугаешь, но Barranco Wall — то место, где впервые придется подниматься при помощи рук — это препятствие гораздо круче (во всех смыслах), чем те, что попадались ранее. Далее наш путь идет через две долины до лагеря Barafu. Обед, после чего — переход до штурмового лагеря. Там — сон (4-5 часов) и долгожданный штурм вершины. Фактически «завтра» превратится для нас в один долгий день, который перейдет в покорение вершины.
Мысль о том, что до пика Килиманджаро остается около полутора суток будоражит. Конечно, ты понимаешь, что глупо торопить время — когда еще ты окажешься среди подобных пейзажей? Когда в следующий раз ты будешь идти по горам со своим товарищем по 7 часов в день? Когда еще телефоны, смартфоны и прочие устройства будут молчать, а не присылать назойливые обновления, напоминания и сообщения?
Что касается последнего — вообще-то это можно сделать когда угодно, но в Москве ты все равно неизбежно оказываешься в потоке преимущественно бесполезной информации. Здесь же в виду совершенно объективных причин телефоны молчат. Уже когда я вернулся обратно в Москву и снова провалился в информационный водоворот я понял, как же я был счастлив в Танзании, когда основным функционалом моего телефона был фонарик. Тот же iPhone работал по двое суток — я использовал его лишь изредка, чтобы сделать кадр, ради которого было лень доставать зеркальную камеру.
Даже заметки я записывал «по старинке» — в блокнот. Перечитав неоднократно упоминавшиеся африканские рассказы Хэмингуэя, я купил себе небольшой черный блокнот в кожаной обложке, и решил вести дневник путешествия, написав на первой странице «Килиманджаро». Несмотря на выверенную эстетику этой затеи, хватило меня, на 3 дня — вечером в лагере Barranco я сделал последнюю запись: дальше во во время восхождения уже не было сил на ведение дневника — наше восхождение в последующие сутки к этому не располагало.
На подходе к Barranco мы впервые стали замечать тех, кто уже не мог продолжать подъем: две девушки стояли чуть поодаль своей группы — одна успокаивала другую, а ночью в лагере Иван слышал как кому-то стало плохо, и путешественника стали спускать вниз. Тем не менее это — скорее единичные случаи, и с утра на штурм Barranco Wall выходит множество людей: мы собираемся в путь довольно рано, но перед нами на тропе уже немало групп, которые вышли на полчаса или час раньше.
Поездка в африканскую глубинку — всегда рисковое предприятие. Высокогорный треккинг в африканской глубинке — это еще более захватывающее сочетание. А преодоление крутой каменной стены без страховки во время выскогорного треккинга в африканской глубинке — это уж точно повышенный уровень сложности. К чему я все это? До поездки меня неоднократно спрашивали, опасно восхождение или нет. К этому вопросу я еще раз мысленно вернулся в то утро.
С одной стороны — конечно, опасно! С другой стороны, две катастрофы, случившиеся за несколько недель до нашего вылета (авария в московском метро и сбитый «Боинг» над Украиной) лишний раз напомнили о том, что непоправимое может произойти где угодно, с кем угодно и когда угодно. В этой поездке столько факторов могло (пусть и не напрямую) привести к летальному исходу (от заболеваний до неудачного стечения обстоятельств на горе), что без упомянутого выше «разумного фатализма» лучше было даже не «подходить к снаряду», так как опасность могла ждать тебя — повторюсь — где угодно.
Вот, например, Barranco Wall. Казалось бы — поднимайся себе осторожно, вдумчиво делай шаги, крепко держись руками выступы каменной стены. Но с другой стороны под тобой обрыв метров в 70, за плечами восьмикилограммовый рюкзак, а в отдельных местах стены надо осторожно двигаться вверх по узкой тропе, держа равновесие. Мы забрались без особых проблем, но представить себе, как на этой стене можно оступиться и сорваться вниз — легче легкого. Поэтому, отвечая на вопрос о сложности восхождения («не слишком сложно») я всегда делаю оговорку — «если все удачно сложится».
У нас, к счастью, все сложилось удачно. Следующие полдня мы штурмуем два перевала: сначала спускаемся вниз, потом — медленно поднимаемся наверх. Далее повторение пройденного: опять осторожный спуск и медленный подъем. В целом наше восхождение занимает 4 дня, но есть и пятидневный вариант того же маршрута — тогда бы мы ночевали в лагере Barafu, где сейчас только остановимся на обед и получасовой отдых. Дальше в наших планах дорога до штурмового лагеря, который станет отправной точкой для решающего ночного похода на вершину горы.
По дороге в последний лагерь погода меняется: появляются низко стелющиеся по склону горы облака, которые заслоняют собой солнце и стремительно окутывают нас. Начинает дуть сильный ветер: уже на выходе из Barafu я обул зимние треккинговые ботинки и зимнюю куртку — теперь приходится достать из рюкзака шарф. Количество поднимающихся резко сократилось — иногда мы идем одни нашей небольшой группой. Пейзаж стал двухцветным: грязно-коричневые камни и серые тучи. Холод и краски вокруг больше напоминают северные широты — о том, что ты находишься почти на экваторе вспомнить сложно: ничто вокруг об этом не напоминает.
Вдруг посреди камней я замечаю нечто странное: я медленно подхожу к длинной тележке с четырьмя ручками (по две с каждой стороны) и одним колесом снизу. Между колесом и самой тележкой установлен амортизатор, и красный цвет его спирали — самое яркое, что я видел за последние пару часов. Больше всего конструкция походила на инсталляцию на выставке современного искусства, но место для инсталляции было, что и говорить, не самым очевидным. На мой легкомысленный вопрос о том, что эта штука делает здесь, Сиди ответил достаточно серьезно: это — носилки на случай, если кто-либо получит травму, после которой не может идти самостоятельно. Услышав ответ я перевел взгляд на тележку и внимательно посмотрел на нее еще раз: несмотря на то, что колесо и каркас соединял амортизатор, было ощущение, что при транспортировке вниз к травмам ноги можно было бы добавить и травмы спины — особенно, учитывая то, какое расстояние пришлось бы проехать до ближайшего места, где была бы оказана первая помощь. Однако, в этих высокогорных условиях это был, пожалуй, единственный шанс на эвакуацию — «планом Б» как правило является вызов вертолета, но, даже если отбросить стоимость эвакуации по воздуху (несколько тысяч долларов), нельзя закрыть глаза на высотные ограничения: вертолет летает не всегда и приземлиться может не везде (разреженный воздух — плохое подспорье для взлета на большой высоте). Поэтому, «инсталляция» в первую очередь напоминала о том, что мы и так хорошо знали — надо быть как можно осторожнее.
Тем временем, мы уже приближались к штурмовому лагерю. По дороге стали попадаться нагромождения тонких камней — издалека они смотрелись к опавшая листва осенью. Наступив на них ты слышал нечто, отдаленно напоминающее звуки маримбы: какие-то камни отзывались тоном выше, какие-то давали звук ниже, и несколько шагов вполне могли обернуться нестройной мелодией. На фоне камней, тумана и полного отсутствия растений (не говоря о животных или птицах) эти звуки были единственным, что оживляло мертвый пейзаж вокруг. Мы шли уже не меньше двух часов, когда из-за туманной завесы впереди наконец показались палатки – пришли! Оставалось около четырех часов на сон, после чего мы должны были приступить к главному этапу — восхождению на вершину.
***
Вечером в штурмовом лагере резко упала температура: залезая в спальный мешок я был одет так тепло, как иногда не одеваюсь в течение всей зимы в Москве. Я застегнул дополнительный ворот спальника, и попытался уснуть. По правде сказать, мне это не удалось: ветер бушевал снаружи и трепал палатку. Наверное сказалось и то, что мы еще никогда не спали на высоте 4500м: при нескольких днях высокогорной акклиматизации организму надо было привыкнуть к изменившимся условиям. В общем, удалось разве что подремать, а о глубоком сне, во время которого можно было набраться сил, речи не шло.
Сквозь дрему я услышал голос Сэма — он как обычно подошел к палатке, чтобы разбудить нас. Я расстегнул спальник, посмотрел на часы и включил фонарь — изнутри тент был покрыт инеем. Ветер на улице чуть стих. Я вышел из палатки и огляделся: во мраке ночи были видны лишь звезды, а Луны в ту ночь я не помню — по крайней мере, лунного света не было. Удивительно и то, что я не запомнил всей красоты звездного неба в ночь восхождения — скорее всего из-за налобных фонарей, которые давали небольшую засветку, так что были видны только самые яркие звезды. К тому же, в тот момент было не до звезд — важнее было быстро собраться в дорогу и начать последний этап восхождения.
Сиди почему-то собирался медленнее обычного — как правило он был уже готов, когда мы с Ваней заканчивали сборы. Пока мы ждали его у палатки, мимо нас шла длинная очередь тех, кто уже начал подъем. Слышался ритмичный звук шагов, лица же освещались скупым светом налобного фонаря. Мы желали удачи каждой новой группе, что проходила мимо, и в ответ слышали то же самое: «И вам удачи!» или «До встречи на вершине!». Через пару минут подошли Сиди и Нико — все остальные наши товарищи остались в штурмовом лагере: на вершину мы поднимались вчетвером.
По советам бывалых путешественников в ту ночь одеться надо было тепло и обязательно «многослойно». На мне было 2 пары носков (треккинговые и утепленные зимние), три пары штанов (термобелье, дополнительные штаны и зимние штаны с очередной технологией сохранения тепла), несколько слоев одежды на теле (термобелье, футболка с длинным рукавом, кашемировый свитер и флисовая кофта), а также две пары перчаток (тонкие беговые и сверху — теплые зимние). К чему такое подробное описание? Дело в том, что самый страшный холод в своей жизни я испытал почти на экваторе в Африке. И было это — как несложно догадаться — в ту ночь.
Как правило августовскими ночами температура на этой высоте опускается до -10C или -15C. Как только начинает дуть ветер, температура по ощущениям опускается еще градусов на 10. Спасает только то, что вы в это время постоянно находитесь в движении (короткие остановки попить воды или съесть энергетический батончик — не в счет). Но даже при этом в конце восхождения я отдал свои треккинговые палки Нико: пальцы рук стали замерзать из-за того, что долго находились в одном положении, сжимая рукоятки палок. При этом разминка кистей и пальцев не помогала — они замерзли несмотря на 2 пары перчаток на каждой руке!
Но здесь я несколько забегаю вперед — еще в самом начале подъема произошло неожиданное: утеплившись как никогда ранее, я умудрился надеть еще и две шапки. Обычную зимнюю шапку ветер продувал сразу же, поэтому под нее я надел еще одну — в паре шапок я выглядел максимально глупо, но зато сразу стало теплее. Тем не менее через пару минут стало жарко, а чуть позже голова покрылась испариной — стало ясно, что две шапки — это перебор. Поэтому я на ходу решил снять одну из них и, стянув ее с головы, неожиданно оказался в кромешной темноте. Я не сразу понял, что произошло, как вдруг за моей спиной раздался отчетливый звук удара пластика о камень — мой налобный фонарь только что улетел куда-то вниз — предположительно довольно далеко. Фонарь был почти невесомый, и я уже и не чувствовал его на голове, поэтому напрочь забыл сперва снять его. Теоретически подняться можно было и без фонаря, ориентируясь на свет от впереди идущего товарища и повторяя его шаги, но это точно не входило в мои планы. Я быстро развернулся, включил тусклый фонарик на телефоне и посветил на камни под собой. Что и говорить — мне повезло: в нескольких шагах ниже от меня лежал крупный плоский камень в одну из трещин которого скатились и фонарь, и задняя крышка от него, и пара батареек, которые вывалились из корпуса. Я попросил шедших сзади меня подождать, быстро собрал батарейки, закрепил фонарь на шапке (теперь уже — на единственной) и продолжил подъем. Начался штурм вершины, что и говорить, курьезно.
Мы шли в середине длинной вереницы тех, кто поднимался на вершину в ту ночь. Силуэта горы не было видно, и весь пейзаж представлял собой черный фон, с проступавшими звездами где-то вверху, гирляндой огней, уходивших ввысь впереди, и пучком света, освещавшим каменистую поверхность горы прямо под ногами — круглое световое пятно и станет твои неизменным спутником почти на все время восхождения. Удивительно, но именно это стало главным испытанием в ту ночь: тело уже привыкло к постоянным нагрузкам, холод был переносим, но где-то к четвертому часу подниматься становилось все сложнее психологически. Даже при всей моей любви к бегу на длинные дистанции монотонный многочасовой подъем, когда картинка вокруг не меняется ни на йоту, стал отдельным испытанием на выносливость. В первые пару часов я был воодушевлен — наконец-то мы поднимаемся на вершину! К концу третьего часа энтузиазм иссяк, и я монотонно выполнял необходимую работу руками и ногами. Через четыре с половиной часа, когда я не мог даже примерно оценить ни сколько мы прошли, ни сколько нам оставалось идти (у нас не было альтиметров), я понял, что все происходящее мне осточертело. Хотелось взять обе треккинговые палки и швырнуть их куда-нибудь подальше, чтобы хоть на чем-то вымесить накопившуюся усталость и появлявшуюся злость. Как же это восхождение отличалось от тех дней, когда мы шли днем по живописным склонам горы, окруженные потрясающими африканскими пейзажами со всех сторон!
Вокруг по-прежнему не менялось вообще ничего. Идешь и смотришь под ноги: перед тобой пучок света, камни и белые сноубордические штаны Вани — он поднимается впереди. Звук шагов и удара треккинговой палки о камень, правая, левая, правая, левая, правая, левая. Смотришь на часы — 4:40. Смотришь вперед — гирлянды фонарей, которые диагоналями уходят куда-то вверх: то влево, то вправо, то влево, то вправо. Смотришь вниз — гирлянды, которые ломаными диагоналями уходят куда-то вниз: то влево, то вправо, то влево, то вправо. Продолжаешь идти: переставляешь ноги, переставляешь палки — то левую, то правую, то левую, то правую, то левую, то правую. Поднимаешь голову, смотришь наверх. Звезды. Из-за ярко светящего рядом с глазами фонаря их видно плохо, да и на ходу долго на них не посмотришь. Опускаешь голову — смотришь под ноги, чтобы не оступиться. Идешь, переставляя ноги и палки: то левую, то правую, то левую, то правую, то левую, то правую. Дышишь чаще, как будто бежишь со средним темпом, хотя скорость подъема не изменилась. Кислорода становится все меньше. Левой, правой, левой, правой. Налетает порыв ветра — становится холоднее. Сколько времени? По ощущениям часов 5. Или, может, уже 5:10? Мы же, вроде уже немало прошли, с того момента, как я смотрел на часы в последний раз. Смотрю — 4:45. Черт. Прошло только 5 минут! Левой, правой, левой, правой. Пытаешься о чем-то подумать. Из-за гипоксии это становится сложной задачей — в голове всплывают отдельные фрагменты мыслей, но я никак не могу составить из них историю или хоть как-то развить сюжет. Пытаюсь вспомнить что-то из студенческой жизни: в голове как будто всплывает силуэт МГУ и, чуть покачиваясь, вращается в воздухе. Могу вспомнить лица однокурсников — они появляются как статичные изображения на фоне вращающейся высотки. Ничего сделать с этими странными картинками я не могу — вся энергия организма уходит на частое дыхание и медленное движение вверх. Перестаю думать, и лица вместе с силуэтом сталинской высотки проваливаются куда-то вниз.
И снова: левой, правой, левой, правой, левой, правой. Руки и ноги заняты рутинной работой — однообразной, монотонной и тягучей. Как иногда важна простейшая работа, элементарное повторение, и как неохотно этим занимается человек! Душа просит танца, полета и приятных впечатлений, но никак не бесконечного повторения одних и тех же действий. Кажется, что человек и не создан для этого — пусть это будет уделом машин! Но потом, например, видишь балерину в танце, бегуна на соревнованиях или гитариста на сцене, и понимаешь какая колоссальная, монотонная и столь необходимая рутина стоит за этой танцевальной, спортивной и музыкальной кульминацией. И понимаешь, что достойный результат — это множество поступательных движений к цели. Да, кто-то может оказаться у желаемого в три прыжка, кому-то помогут прыгнуть, но скорее всего путь будет небыстрым, а той самой рутины будет в избытке. Наверное, поэтому так важно познать себя и постараться понять, что тебе по душе — помимо всего прочего это здорово поможет справиться с неизбежным, но столь необходимым однообразием труда. И в тот момент я понимал, что, как ни странно, в целом подниматься на Килиманджаро мне было по душе. Но в каждый следующий час идти становилось все сложнее, а цель все так и не появлялась.
Оп! Ваня заваливается назад — я подставляю руки, но он сам успевает поймать равновесие.
— Вань, все ок?
— Да, вполне.
Ване подъем дается труднее, чем мне. Еще бы: четыре последних дня он нес на себе больше двадцати килограмм, в то время как я — в три раза меньше. Но с этим ничего не поделать — то был осознанный выбор Ивана.
В жизни есть отдельные сюжеты, которые я даже не пытаюсь проанализировать: они находятся за границами моей картины мира, и, как ни старайся, свою систему координат применить не выйдет. В случае с Ваней я не анализировал как получение загранпаспорта в течение полутора лет, так и решение нести двадцатикилограммовый рюкзак на себе в горах 6 дней подряд. И ведь дело не в экономии — носильщик был оплачен, но Ваня считал, что «негоже взрослому мужику отдавать свой рюкзак — сам донести могу». Отговаривать Ивана я не стал — за годы дружбы я уже мог себе представить, в каких случаях он остается верен своему выбору.
Помню, нам было с Ваней лет по 16 и мы катались летом на скейтах у нового здания Академии наук в Москве. Было жарко, и мы присели отдохнуть на доски в тень. Ваня достал пачку сигарет и закурил. Я с удивлением посмотрел на него — раньше я никогда не видел его курящим, и сказал: «Ты знаешь, наверное, я не тот, кто должен читать тебе нотации, но и не сказать не могу — это какая-то нездоровая история». «Да ладно, Димон» — ответил Ваня «захочу — брошу». Что ж, в конце концов это — личное дело Ивана, а я здесь могу разве что поделиться своим мнением. Да и поднимать эту тему постоянно не стоит — раза будет достаточно. Поэтому, когда Ваня отказался отдавать носильщику свой рюкзак, я только успел заметить, что, логично было бы все же отдать — хотя бы потому, что так делают почти все туристы, а опыта высокогорных восхождений у Вани не было. «Да ладно, Димон, устану — отдам» — ответил Иван. Кстати, курить он так и не бросил.
"Hit the road, Jack!" — внезапно запел Сиди. Это было столь неожиданно, что, казалось, голос звучал из какой-то параллельной реальности. «Как чувствуете себя?» — спросил Сиди. «Хорошо», — ответили мы. О "Babqubua" речи не шло.
В какой-то момент небо справа от нас стало светлеть. Сначала показалась лишь тонкая линия горизонта, но потом свет стал все ярче проступать через эту крохотную прорезь. До восхода солнца оставалось минут сорок, но я наконец-то я мог заглянуть дальше того пучка света, с которым прожил последние часы — пейзаж вокруг стал медленно проявляться, как изображение на только что снятом «Полароиде». Мы приближались к Stella Point — точке на высоте 5700 м. Дойти до этого места оказалось психологически важно, потому что после нее заканчивался крутой подъем, и надо было только зайти на полукруглый осколок кратера до пика Ухуру. Впервые я ясно увидел перед собой цель — опять же, последние часы мне приходилось представлять ее, а в последние полчаса — верить в то, что она вообще где-то существует, и мы не зависли в каком-то измерении вне времени и пространства.
На Stella Point пейзаж вокруг становится виден все более отчетливо. Я прошу Нико передать мне рюкзак и ставлю его на землю, чтобы достать зеркальную камеру. Смотрю на свои ботинки серого цвета (они были абсолютно черными еще вчера) и след подошвы на земле. «Пыльные дорожки далеких планет» оказались гораздо ближе, чем я представлял себе раньше. Начинаю доставать камеру и смотрю по сторонам. Мои движения медленны, как будто тело находится в невесомости, пейзаж же можно с легкостью назвать лунным — достаточно заменить в воображении первые цветные оттенки рассветного неба на беззвучный космический мрак. Делаю несколько фотографий, установив высокую светочувствительность. Отлично, уже можно снимать. Идем дальше.
Мы делаем около полусотни шагов, как я снова останавливаюсь. Энергии удивиться и широко открыть глаза нет, но сознание изумлено насколько это возможно. Передо мной — огромных размеров глыба льда. Моментально эта картинка рикошетом улетает куда-то в подсознание и накладывается на следующий сюжет: перед поездкой мне дают почитать книгу National Geographic о Килиманджаро со множеством потрясающих фото. Я сижу дома и переворачиваю страницу за страницей — вот передо мной фото ледника на целый разворот. Сейчас, неделю спустя, я, опираясь на треккинговые палки, смотрю перед собой — я вижу тот же самый ледник. Это одна и та же картинка. Один в один.
Говорят, что наши воспоминания изменяются со временем — мозг не обращается к одним и тем же данным, а как будто придумывает их заново, так что в итоге воспоминания могут довольно значительно отличаться от произошедших событий. Но в тот момент у меня не было ни тени сомнения в том, что ледник был сфотографирован в книге именно с этой точки, что это не было плодом моего воображения. Тогда я как будто одновременно увидел себя в двух точках пространства и времени: я в Москве неделю назад, и я же в 40 минутах от вершины Килиманджаро. Это был один и тот же пейзаж, один и тот же человек, но, казалось две разные жизни. И как одна, с ее ежедневной монотонностью, превратилась в другую — с лунным пейзажем на Земле — было загадкой.
Я прошу Нико сфотографировать нас с Ваней на фоне ледника. Нико делает пару кадров и отдает мне фотоаппарат. Я быстро смотрю на дисплей — все в расфокусе: на фоне размытого пейзажа стоят две нечеткие фигуры, в которых родственники и близкие друзья при очень большом желании могут опознать нас с Ваней, да и то, если вспомнят, что я когда-то купил серо-зеленую зимнюю куртку, а у Вани были белые сноубордические штаны. «По крайней мере этот кадр отлично передает наше текущее состояние», — думаю я. Переснимать? Нет, не до этого — лучше поберечь силы для вершины.
Наконец, до цели — столба с приветственной надписью и указанием высоты над уровнем моря — остается метров 50. Навстречу идут те, кто уже дошел до вершины и теперь возвращаются назад — некоторые из них улыбаются и подбадривают, другие просто бредут вниз, не обращая внимания на остальных. У столба на вершине фотографируются все — кто-то с флагом своей страны, кто-то друг с другом, а кто-то просто без сил. Подходим ближе, еще ближе. Я хватаю левой рукой столб и легко ударяю правой ладонью по деревянной плашке. Раздается глухой звук. Это вместо гонга, взрывов фейерверков или фанфар — просто глухой звук деревяшки. Пришли.
Достаю GoPro, достаю зеркальную камеру, меняю объективы, фотографирую. Стараюсь делать это как можно быстрее — на вершине не рекомендуют проводить больше 10-15 минут — нам еще предстоит путешествие назад. Пейзажи вокруг по-прежнему неземные. Вдалеке, в центре кратера — массивный пласт ледника. Оттенки синего, белого на фоне рассветного голубого неба: я фотографирую почти без перерыва, но здесь можно снимать часа полтора без передышки, а сюжетами проблем не будет — солнце резко уходит вверх, и свет меняется по мере его восхода. К западу от меня пейзаж, который я даже не мог себе представить — на слой облаков ложится огромная тень Килиманджаро, в то время, как пространство слева и справа от нее уже освещается солнцем. Увидел бы такую фотографию: долго и придирчиво бы вглядывался в нее — не монтаж ли? Сейчас же ответ у меня перед глазами — не монтаж. Потрясающе!
Вершина Килиманджаро — это довольно широкая и ровная площадка. Она не похожа, например, на вершину Эвереста, где поместятся разве что полдюжины человек (звучит так, как будто я был и там, но, как вы понимаете, дальше эффектного сравнения здесь дело не заходит). Приходят все новые и новые группы. В год Килиманджаро штурмует около 20 000 человек, на вершине оказывается около 60% туристов. Но профессиональные альпинисты знают, что спуск — едва ли не опаснее подъема. Большинство смертей на том же Эвересте или К2 (вторая по высоте гора в мире) происходит именно на обратном пути. Здесь мы, к счастью, находимся в более щадящих условиях. Теоретически, высоты Килиманджаро достаточно, чтобы спровоцировать отек легких или отек головного мозга, но эти случаи редки — не в пример риску на непальских восьмитысячниках. Нет здесь и снежных лавин — по крайней мере таких, как на Аннапурне или Чу-Ойо — снега на вершине уже не так много. Хотя экстремалы и могут воспользоваться маршрутом Рейнхольда Месснера, где точно потребуются альпинистские навыки, ледоруб и кошки, так или иначе, любителям гора тоже разрешает на себя взойти без дополнительного снаряжения. Я сознательно не использую выражение «покорить вершину» или «покорить гору». Не надо обладать опытом того же Месснера, чтобы понять — гора скорее разрешит на себя взойти, чем ты сможешь ее «покорить». В оттенках значений этих слов на самом деле скрыто единственно верное отношение к горам. Крошечная человеческая фигура на вершине — это абсолютно иной масштаб в сравнении с размерами и мощью этого исполина (даже если этот исполин — Эверест, на его вершине — Тенциг и Хиллари, а календарь показывает 29 мая 1953 года). И это нисколько не умаляет всех усилий человека, предпринятых им для достижения цели, но все же — «получить возможность взойти», а не «покорить».
Осталось получить возможность уйти. Ваня и Нико пошли вниз чуть раньше — мы с Сиди шли позади, и я то и дело отвлекался на фотографирование.
Солнце поднималось все выше. Стало жарко. Я снял шарф и начал было снимать флисовую кофту, как вдруг подул ледяной ветер, напомнивший, что мы находимся на почти шестикилометровой высоте. Ограничился шарфом. Дальше стало ясно, что крем от загара остался в рюкзаке Нико, а многочасовая прогулка под палящим африканским солнцем грозила еще долго напоминать о себе ожогами. Оглядываюсь по сторонам — недалеко стоит группа туристов. Подхожу к ним и спрашиваю, есть ли у них крем от загара. Они удивленно смотрят на меня. Повторяю вопрос. Та же реакция. Вдруг одна женщина уточняет: «Может, не ice cream, а sunscreen»? Да, да, конечно же "sunscreen"! Голова начинает соображать все хуже — точно пришло время спускаться.
Вообще экстремальная высота может влиять на организм самым причудливым образом. В своей книге «Хрустальный горизонт» Р. Месснер описывал галлюцинации, в частности — раздвоение личности, которое некоторое время преследовало его во время одиночного восхождения на Эверест. В какой-то момент он начал общаться с воображаемым спутником и даже делить пищу на две части: для себя и для него. Разумеется, мы были на гораздо меньшей высоте, но, учитывая отсутствие опыта подобных восхождений, нам хватило и шести километров, чтобы почувствовать, что организм стал работать иначе.
С неровно размазанным слоем солнцезащитного крема на лице продолжаю спуск. Стоит отличная погода: виден пик Мавензи и даже штурмовой лагерь, откуда мы вышли 8 долгих часов назад. Идти казалось бы, проще. Но во-первых, это спуск — резко увеличивается шанс получить травму, например, подвернуть ногу (это, конечно, можно сделать и при подъеме, но при спуске ошибиться еще легче — стоит только зазеваться). Во-вторых, лагерь никак не приближается. Мне казалось, что за час мы с Сиди легко доберемся до нашей палатки, догнав до этого Ваню и Нико. Как бы не так — мы не только не догнали их, но и оказались в лагере только через три часа!
За это время я почувствовал как меня стало бросать в жар — сказалось убойное сочетание, солнечного тепла, арктического холода, высоты и девятичасового (к тому моменту) перехода почти без еды. Понимаю, что надо быстрее оказаться в лагере, чтобы выпить лекарства и «сбить» температуру — в таком состоянии спускаться еще полтора дня — не самый желаемый сценарий.
Продолжая спуск, и активно работая перед собой палками, чтобы опереться на них, я в какой-то момент понимаю, что мы пару часов назад были на вершине. Эта мысль впервые появилась в моей голове и тут же исчезла. Крики радости, слезы счастья и крепкие объятия друзей — все это происходит в финале телевизионных шоу. Здесь была не столько радость, сколько мысль, которая в полной тишине проехалась в голове слева направо из ниоткуда в никуда.
Я дошел до цели, к которой мысленно возвращался на протяжении двух лет, и до которой стремился дойти (иногда медленнее, а иногда — как в последние 4 дня — быстрее), но мне было все равно. По одной простой причине. Радость — это тоже эмоции, а на эмоции нужны силы. Силы же в то утро расходовались только на спуск.
В палатке Ваня уже лежит на спальнике, пытаясь уснуть — чувствует он себя отвратительно: к общей усталости добавилась простуда — точь-в-точь как у меня. Принимаем таблетки и ложимся спать: Сиди дал нам всего час — на этой высоте долгий отдых лишь утомит нас, и сил на спуск не будет совсем. А спуск нам сегодня предстоит с 4,5км до последнего лагеря на трехкилометровой высоте.
Подъем!
Уже? Ты только что лег спать, но уже прошел час! Сэм, разбудивший нас говорит, что нам станет лучше, как только мы спустимся ниже. "100% percent", — добавляет он с уверенной интонацией, глядя в глаза.
Судя по самочувствию Вани, чем раньше он начнет спуск, тем лучше — поэтому они с Нико уходят первыми. Собрав вещи, минут через 20 после Ивана, спуск начинаем мы со Стэнли. Сиди обещает догнать нас чуть позже.
Пейзаж повторяется — снова камни, облака вокруг и двухцветный пейзаж. Стэнли говорит на английском так же, как я на суахили (до поездки я выучил счет до десяти и простой набор слов «да/нет», «хорошо/плохо», «вода/еда»). В общем, спускались мы молча.
В какой-то момент я увидел носильщика, который стоял рядом с валуном — на камне сидел парень лет тридцати, опустив голову и опираясь на треккинговые палки.
- Привет, все нормально? — спросил я его.
- Да, спасибо — ответил он и слегка разогнув спину и посмотрев на меня.
- Может чем-то помочь?
- «Да нет» — сказал он и замолчал. «Ты представляешь» — продолжил парень — «я дошел до пяти с половиной, а дальше все — не могу... дыхание, ну и горная... ну сам понимаешь».
Я кивнул. Мы стояли все вчетвером и молчали.
«Ты знаешь» — сказал я — «вообще эта история не про то, чтобы непременно оказаться на вершине, а про то, чтобы пройти путь. И может оно и не важно, что это не произошло в точности так, как ты хотел, главное — твое усилие на пути к цели и желание ее достичь».
Теперь кивнул он.
Молча, без энтузиазма, как бы благодаря за эту короткую речь, в которую он не поверил. Не верил, и я сам себе в тот момент — я откровенно врал.
Конечно же, эта история — про твои шаги, эмоции и впечатления именно на вершине — на самой высокой точке горы. Олимпийский принцип «главное не победа, а участие» здесь не работает, как не работает он и на Олимпиадах — не для того затеяли все это, чтобы просто посоревноваться, чтобы по разным причинам отступить и не достичь цели.
И я впервые осознал, как удачно все сложилось для нас, что мы с Ваней своей цели достигли. Я смотрел на этого парня и думал — на его месте легко мог быть я: плохо почувствовал себя, подвернул ногу и все — ты вне игры. И несмотря на всю усталость и неспособность по-настоящему порадоваться за себя, чувство горечи поражения возникало в сознании гораздо легче, как бы само, не требуя усилий. Мне кажется, я понимал, что мог чувствовать этот парень, но мне было легче — я-то рассуждал о вершине с позиции того, кто там был. И как это часто бывает, о своем счастье человек вспоминает лишь видя несчастье другого, хотя надо было бы уже полностью обзавестись привычкой понимать, чем хороша именно твоя жизнь без подобных напоминаний.
Носильщик стоял рядом поглядывая то влево, то вправо, Стэнли тоже подошел к нам. Я еще раз спросил, не нужна ли помощь, и получив такой же ответ, как и минуту назад, пожелал парню удачи. Мы со Стэнли пошли вниз.